Для курян каждая осень памятна мрачными страницами немецкой оккупации областного центра и Курской области. Никогда поколения наших людей не забудут пребывание фашистов на нашей земле. Тем ценнее  встретить воспоминания о том тяжелом времени очевидца событий.

Меня судьба свела летом нынешнего  года в больничной палате с Юрием Захаровичем Малыхиным. Наши койки стояли рядом, и в тягучее время перед операциями можно было  поговорить о том и сем. Узнал, что мой cосед подготовил свои воспоминания.

Юрий Малыхин родился в 1928 году в селе Юшково в нынешнем Губкинском районе Белгородской области. После окончания воронежского вуза работал преподавателем в Курском сельскохозяйственном институте, потом возглавлял лабораторию в Центрально-Черноземной зональной машиноиспытательной станции в поселке Камыши.

Нынешней осенью я встретился с ним в Доме литераторов. Он  прочел ряд очерков, которые мне понравились. Предлагаю читателям один из них.

Владимир Степанов

В предвоенные годы это была благополучная семья. Мои родители преподавали в средней школе села Юшково. Отец, Захар Андреевич, учил детей ботанике и географии, а мать, Глафира Александровна, - немецкому языку. Родители были активными комсомольцами. В семье я был единственным ребенком, подвижным и в меру шаловливым. Родители всегда брали меня на школьные вечера, а во время летних каникул возили в Москву и другие города. 

Весной 1941 года я окончил четвертый класс, получил итоговый табель успеваемости и напутствие моей постоянной учительницы по поводу предметной системы обучения в пятом классе. В семье намечались большие планы на летний период.

Воскресенье 22 июня было тихим теплым днем с утренним небольшим дождем, поэтому все были дома и после обеда узнали о начале войны. Внешне в семье было спокойно, но почему-то это событие обсуждалось тише, чем обычно. Я, например, ничего тревожного не заметил.

Но оказалось, что 22 июня не просто дата начала войны, это была точка отсчета горя, бед и лишений. Эта дата перевернула судьбу народа и искалечила жизнь каждого человека в отдельности.

На следующий день мы узнали, что уже объявлена мобилизация военнообязанных, родившихся в 1905-1918 годах, и у нас введено военное положение. Читали первые сводки Главного командования Красной Армии (Совинформбюро свою работу начало с 25 июня). Мы были убеждены, что первые неудачи временные и скоро все повернется к лучшему. На второй-третий день войны на улицах села было людно, но уже значительно тише. Никто еще не представлял, каким стремительным будет продвижение немцев. В течение первых недель войны я пытался отмечать линию фронта на большой карте, висевшей у нас дома, но затем прекратил из-за неопределенности военных сводок.

Появилось указание обязательного затемнения, которое строго выполнялось. А рекомендация заклеивать окна полосками бумаги повсеместной не оказалась. Окна были заклеены в основном в помещениях райцентра и только в некоторых сельских домах. В нашем доме больше двух окон не заклеивали. Стало известно, что радиоприемники, ружья и велосипеды необходимо сдать временно (как указывалось в выдаваемых расписках) государству. Радиоприемники были возможным источником вражеской дезинформации, а ружья и велосипеды реквизировались для военных целей.

Вскоре было введено обязательное военное обучение и подготовка населения к противовоздушной обороне. В связи с этим резко увеличилось количество материалов по военной тематике в газетах и в виде плакатов и брошюр-памяток. Ставилась задача научить население различать наши и немецкие танки и самолеты. Для этого печатались их технические характеристики, а также общие виды и контуры в двух проекциях.

У меня быстро набралось много материалов по стрелковому оружию, гранатам, боевой технике, средствам обороны. Используя эту литературу, я выбрал место (на западном склоне огорода) и вместе с соседом организовал постройку небольшого укрытия типа ДЗОТа в два наката. Причем бревна были взяты, в основном, из семейного топливного запаса. Это был период, когда меня, как и всех мальчишек, сильно увлек сбор боевого снаряжения. Началось с гильз, винтовых патронов, запалов к гранатам, а позднее вокруг оказалось много и более серьезного оружия.

Следует отметить, что урожай на колхозных полях в 1941 году был хороший. В июле и начале августа людские и материальные ресурсы еще были, жатву провели и уложили скошенный хлеб в полевые копны. Но на этом из-за резко ухудшающейся военной обстановки полевые работы и вся колхозная деятельность, по существу, закончились.

Последовали еще две мобилизации военнообязанных, когда по возрастной группе был призван мой отец. После этих мобилизаций работоспособных мужчин в селе не осталось, так как в некоторых семьях в армию ушло по два человека. Колхозные лошади и повозки также в два или три приема были забраны в армию. Остаток лошадей, стада овец и коров тоже были угнаны в эвакуацию в сторону Воронежа. Вскоре животноводческие помещения уже стояли с разбитыми окнами и без ворот.

В сентябре угроза прихода немцев становилась все реальнее, а предыдущие обещания и планы районной власти по широкой эвакуации, в том числе и нашей семьи, выглядели мало осуществимыми. Такая обстановка неоднократно обсуждалась у нас дома, и в результате на семейном совете были приятно решение прежде всего спрятать ценные вещи. В большой металлический чугун уложили пару отрезов тонкой ткани, ручные часы фирмы "Mozer" и сверток с серебряными столовыми ложками. Может, там еще была какая-то мелочь. Затем поздним вечером, в темноте этот чугун закопали во дворе. Я при этом не присутствовал, но мне после сказали, что это место между домом и сараем. Говоря о будущем этого "клада", можно отметить, что весной 1942 года я проявил инициативу откопать его и проверить сохранность вещей. Но все мои последующие поисковые усилия, в том числе многократное зондирование почвы винтовочным шомполом, результата не дали. Помощь матери заключалась только в не очень определенном указании: где-то здесь.

После того как ценные вещи указанным способом были спрятаны, решили уменьшить идеологическую составляющую в обстановке дома. Одну из двух больших картин, висевших в комнате, с изображением покушения на Ленина на заводе Михельсона, сняли и убрали в чулан. Из домашней библиотеки также убрали большинство брошюр с политическими статьями. А я вынес из дома все железки военного предназначения.

Фронт тем временем быстро приближался. 29 августа Курск подвергся первой бомбежке, через два дня началась его эвакуация. Областные организации переехали в Старый Оскол. 21 октября начались оборонительные бои за Курск, а 2 ноября его захватили немцы и продолжили наступление.

Мы в Юшково уже слышали артиллерийскую канонаду, особенно в вечернее время. Воинских частей в селе и райцентре практически не было. Однажды утром мы узнали, что районное руководство ночью поспешно покинуло Бабровку. Такой период безвластия продолжался около недели, а фактически - значительно дольше.

Мне хорошо запомнился один из дней начала ноября. Я прошел через пустой, заброшенный колхозный двор и безмолвные улицы. К селу примыкало большое поле с невывезенными и необмолоченными хлебными копнами. Они уже были сильно повреждены мышами (в 1941 году отмечалось нашествие грызунов) и забиты первым снегом и льдом. То есть практически весь колхозный урожай 1941 года был потерян. Дополняла эту мрачную картину погубленного поля брошенная, с перебитой ногой лошадь, которая пыталась найти здесь что-то съестное.

Мне было 12 лет, и я уже понимал, что для коренного сельского жителя это был период беспомощности, ощущения заброшенности, внутренней опустошенности, ожидания каких-то новых трагических событий.

В нашей семье начальный период войны запомнился эмоционально встреченным сообщением о первом воздушном налете немцев на Москву 22 июля. После его обсуждения мне было сказано: никуда не ходить, быть все время дома. Однако последующие новости вызывали у родителей еще большую тревогу. В конце лета наступило событие, с волнением ожидаемое в семье: отец получил призывную повестку в армию. Мать приготовила небольшую сумку с вещами первой необходимости и продуктами. На второй день мы втроем прошли до райвоенкомата, откуда группу, где был отец, направили в Старый Оскол.

К середине ноября стало известно, что нашим войскам удалось остановить продвижение немцев. Фронт установился на линии Прохоровка - Мантурово, в 35-40 километров от Юшково, и мы до июля 1942 года находились в прифронтовой полосе. Большая часть Курской области была к этому времени оккупирована немцами.

В большинстве сельских семей уже осенью стал заканчиваться запас спичек, мыла, соли, керосина и некоторых других товаров. Обозначившийся дефицит сохранялся большую часть военного времени. Некоторые люди ездили на базар в Старый Оскол, где в основном совершали обмен сала, масла, яиц на дефицитные промтовары. Но большинство жителей находили какую-то примитивную замену на месте. Первыми пример показали курящие старики. Они заменили спички набором из кресала (кусок плоского напильника), кремня и трута (ватный жгут с частицами несгоревшей шляпки подсолнечника). Такое приспособление было и у меня, но в нашей семье обходились экономным расходованием спичек. Хлеб часто заменяла картошка. Но главной житейской ценностью была соль, ее ничто не могло заменить. За стакан грязной зернистой соли можно было выменять пуд ржи.

В школе, которая осенью и зимой 1941 года работала с перебоями, у детей скоро возникли проблемы с бумагой. У меня, например, некоторое время было несколько самодельных тетрадей из желтых бумажных мешков, а в качестве черновиков использовались старые газеты.

В зимне-весенний период колхозы получали различную помощь. В числе принятых решений значилось как поднятие уровня обязательного минимума выработки трудодней колхозниками, так и введение мер их дополнительной материальной заинтересованности. В Юшковских колхозах с большим трудом была проведена весенняя посевная кампания, так как осеннего задела практически не было. Но выращенный удовлетворительный (по тем меркам) урожай зерновых опять был утрачен: на этот раз он, в основном, достался немцам.

Школьные занятия в первом полугодии 1942 года проводились без особых сбоев. Учительский коллектив был преимущественно женским. В числе мужчин были два учителя-инвалида и военрук. По моим воспоминаниям, наши ребячьи ученические головы были забиты только оружием. Этому способствовали и занятия в школе. 

Весной районные власти вновь озаботились планами эвакуации населения прифронтовой полосы. Моя мать получила официальное эвакуационное удостоверение, выданное райисполкомом и предусматривающее выделение нашей семье конной подводы. В мае крупная неудача наших войск под Харьковом и затем оставление Крыма резко ухудшили фронтовую обстановку. Мать, предчувствуя возможную эвакуацию, вновь решила спрятать часть вещей. На этот раз в сарае, где было немного дров, а зимой хранилось и сено. В углу сарая выкопали довольно большую яму, разместили там сундук и заполнили его, в основном, одеждой и посудой. Это место по насыпанной земле забросали бревнами. Во время оккупации с этим "кладом" было также связано курьезное обстоятельство. Дело в том, что и у немцев, и у мадьяр была какая-то установка или традиция размещать лошадей, в том числе тяжеловозов, в помещениях под крышей, даже летом в хатах. Моя будущая учительница, тогда только окончившая десять классов, рассказывала, что она, возвратясь однажды домой вечером, не смогла зайти в свою хату-пятистенку, увидев там нескольких лошадей. Во второе помещение хаты (горницу) она попала, только забравшись через окно.

В нашем случае с сундуком обстоятельства были таковы. На второй день после прихода немцев их конный обоз расположился в нашей части села. Солдаты выбросили из сарая дрова и завели туда нескольких лошадей. Эти лошади сразу же в углу провалились в землю до колена, а за ночь там образовалась довольно заметная яма. Но обоз быстро уехал, никаких последствий не было, и сундук остался целым…